Лев Самойлов - Пароль — Родина
Чтобы Конькова ни внешностью, ни костюмом не привлекала к себе внимания, ее одели в ветхую крестьянскую одежонку, низко, по-деревенски, повязали грубошерстный платок. В таком виде можно было идти.
Карасев и еще несколько партизан отправились проводить разведчицу до окраины Угодского Завода.
День выдался холодный и сумрачный. С утра выпал снег. Деревья стояли запорошенные, изредка стряхивая на землю большие пушистые комья. Поднялся ветер, и от его пронзительного свиста на сердце стало муторно и неспокойно.
Обогнув Ясную Поляну, осторожно продвигаясь лесными тропами, партизаны подошли к опушке леса. Несколько южнее в надвигающихся сумерках вырисовывались очертания первых домов села. Дальше Маруся должна была идти одна.
Молчаливые крепкие рукопожатия, и девушка вышла на дорогу. Она шла неторопливо и непринужденно, слегка наклонив голову. Партизаны долго следили за Марусей, и в сердце каждого из них росло чувство благодарности к этой приветливой девушке, спокойно и смело идущей в самое пекло.
Подойдя к окраине Угодского Завода, Маруся остановилась у первого дома и, повернув голову в сторону леса, стала разглядывать опушку. Это встревожило партизан. Что произошло?
Но, постояв несколько секунд, словно прощаясь с друзьями, Конькова свернула в сторону и вскоре скрылась из глаз. Сумерки, медленно накрывавшие село, мешали ей ориентироваться в незнакомой местности, но одновременно и помогали, спасали от посторонних взоров.
В разговорах с партизанами, во время инструктажа все казалось таким простым и понятным, а на поверку получилось значительно труднее и сложнее. Конькову пугала каждая тень, настораживал любой звук. Однако надо было идти спокойно, уверенно, не колеблясь, не вызывая у редких прохожих никакого любопытства.
Налево — маленький переулок. По обеим сторонам его стоят невысокие одноэтажные домики. Значит, сюда. Колодец у самого поворота — ориентир.
Маруся вошла в переулок и неторопливо двинулась вперед. Навстречу ей показалось несколько немецких солдат. Поравнявшись с девушкой, один из них, с сигаретой во рту, сказал что-то, видимо смешное или неприличное в ее адрес, и все солдаты громко заржали. Но удивительное дело: если раньше, до этого мгновения, до этой встречи, она волновалась, то сейчас стала совершенно спокойной. Откликнувшись на солдатскую шутку, она засмеялась и прикрылась рукавом своей рваной шубейки — будто застеснялась.
Немцы, громко переговариваясь, прошли мимо. Куда же ей идти дальше?
Возле одного из домиков копошилась стайка ребятишек Может, подойти к ним, расспросить? Но Маруся сразу же отказалась от этого намерения. Ребята зашумят, будут наперебой объяснять, вызовутся проводить, привлекут внимание немцев.
Медленной походкой Конькова прошла мимо дома, и почти в ту же минуту из-за угла показалась пожилая женщина с бидоном молока. Маруся негромко спросила:
— Скажите, где живет Лиза Морозова?
Глаза женщин встретились. Может быть, Коньковой только почудилось, а может, так и было, что прохожая глянула на нее с любопытством, но приветливо, дружелюбно.
— Прямо и налево. Второй дом по левой сторону.
Сказала и прошла мимо, не замедлив шаг, не оглянувшись.
Все чаще и чаще стали попадаться гитлеровские солдаты. Со всех сторон они, как и Конькова, к ее ужасу, шли почему-то к дому Морозовой, располагались неподалеку от него, разбивались на группы, курили, перебрасывались отдельными отрывистыми фразами.
Что делать? Свернуть некуда. Пройти мимо? А дальше что? Как быть с заданием? Ведь ее с нетерпением ждут друзья-товарищи. И надо же было случиться такому: именно в доме Морозовой — немцы.
Будто свинцом налились ноги девушки. Однако так же неторопливо и спокойно, как шла до сих пор, все тем же размеренным, ровным шагом она приблизилась к дому и посторонилась, пропуская офицера, который вышел на крыльцо и то ли разглядывал, то ли подсчитывал притихших солдат.
Изобразив на лице откровенное любопытство и даже приоткрыв рот, Маруся дождалась, пока офицер спустился вниз, и тогда, не оглядываясь, поднялась по ступенькам, помедлила секунду и толкнула чуть приоткрытую дверь.
В большой горнице, где она оказалась, было шумно. В воздухе плавал густой терпкий дымок от сигарет. Вокруг стола сидело пять человек, одетых в военную форму, но с неизвестными Марусе знаками различия. (Уже потом она узнала, что это были младшие немецкие офицеры).
В углу возле печки, стояла женщина и разжигала огонь.
Конькова сразу узнала Лизу. Партизаны описали ее очень точно: немолодая, среднего роста, с седеющими волосами, с оспинками на лице, с небольшой, чуть приметной белой полоской от шрама возле левой брови.
Немцы прекратили разговор и оглянулись на вновь пришедшую. Доля мгновения решила все, и Маруся поняла это. Она стремительно подбежала к Морозовой, расцеловала ее в обе щеки и проговорила тихо, так, чтобы не слышали наблюдавшие за ней немцы:
— Лизанька, здравствуй! Привет тебе от брата Яши!
И Лиза поняла. Она крепко обняла девушку задрожавшими руками, обрадованно закивала головой начала быстро, быстро говорить о всякой всячине: о том, что ребята стали непослушными и носятся везде, как угорелые; что засолить огурцы так и не пришлось; что сама она простужена «и в груди все болит и болит»…
Один из немцев, невысокий толстый, поднялся из-за стола, шагнул к женщинам и бесцеремонно пальцем поднял кверху подбородок девушки.
— Вер ист дас?
— Племянница, — улыбаясь, ответила Лиза. — Из Корсакова!.. Трудно ей, одна осталась, всех на войне поубивали. Вот так и живет, горемычная, перебивается. — Лиза, всхлипнула, вытерла фартуком глаза, и Конькова даже удивилась и обрадовалась ее находчивости, смелости, хладнокровию.
Продолжение разговора грозило смертельной опасностью, но, к счастью, он был прерван. За дверью послышался повелительный резкий голос. Немцев вызывали на вечернюю поверку.
Гитлеровцы заторопились и, толкаясь, стали выходить наружу. Последним вышел толстый немец. На прощанье он фамильярно подмигнул Марусе и тяжелой рукой хлопнул ее по спине.
Женщины остались одни.
Ненавидящим взглядом проводила немцев Морозова. Но когда Конькова хотела ее о чем-то спросить, она приложила палец к губам и сказала нарочито громко:
— Где же это сынок запропастился? Пойдем поищем… Совсем мальчишка от рук отбился.
Уже на задах, за огородом Морозова рассказала, что в ее доме ночует офицер, командир комендантской роты. Каждый вечер в пять часов возле дома происходит проверка. Лиза предупредила, что если через полчаса Марусю увидят, то ее обязательно задержат, так как с наступлением темноты местным жителям строго-настрого запрещается выходить из дома.
Торопливо, шепотом, поминутно оглядываясь, но достаточно обстоятельно и подробно Лиза описала Коньковой, в каких домах в Угодском Заводе расположились немецкие офицеры, где находится штаб гарнизона, где канцелярии, какие здания занимают солдаты охраны.
И еще об одном, очень важном, рассказала Морозова — о режиме дня оккупантов. По ее словам выходило так, что только в час ночи в Угодском Заводе замирает жизнь. Почти до двенадцати часов работают гитлеровцы в канцеляриях. Все время носятся на мотоциклах и броневиках посыльные, патрули или дьявол их разберет, кто они такие.
Маруся внимательно слушала и запоминала. Она отлично понимала, что все эти мелочи, детали, факты имеют первостепенное значение в подготовке предстоящего налета.
Вскоре женщины распрощались.
— Иди, голубушка, иди, — торопила Лиза, — и передай нашим: ждем мы их… Как светлого праздничка ждем. Тяжело нам здесь жить, ох, как тяжело… Невмоготу больше.
Лиза закусила губы, чтобы не расплакаться, обняла и крепко расцеловала Марусю, а потом тихо побрела обратно.
Теперь путь к лесу казался куда короче и легче. Дорога уже была знакома. Маруся старательно избегала открытых мест, жалась к заборам и очень скоро добралась до опушки. Здесь ждали ее товарищи-партизаны.
Как дети, обрадовались они приходу Коньковой. Чего только не передумали за долгие два часа разлуки! И вот она снова с ними, утомленная, побледневшая, но живая. А Маруся только сейчас, оказавшись в относительной безопасности, среди друзей, почувствовала, что бесконечно устала. Ноги не двигались, все тело ломило, голову словно сжимали железные обручи.
— Ну как? — спросил Карасев, стараясь в темноте разглядеть выражение лица разведчицы.
— Все в порядке.
— Эх, и золотая ж ты моя! — вырвалось у Карасева.
Маруся невольно улыбнулась.
— Ну, пошли… Потом все расскажешь.
Маруся шла по темному лесу и чувствовала, как на сердце становится легко. Ведь боевой приказ выполнен точно и, кажется, успешно. И темень леса не казалась теперь такой густой, и обратный путь представлялся не таким уж длинным и трудным, и опасности, подстерегавшие на каждом шагу, не тревожили и не пугали.
